Алексей Сухих - Жизнь ни за что. Книга вторая
– Оставь ты его, – вяло сказал Макс. – Мне уже всё равно. Ничего у меня с этой девушкой не было и ребёнок не мой.
– Ну, уж сволочью – то совсем не будь, – оборвал его Васильевич. – Сумел напроказить, умей и ответ держать, как мужик. О чём вы говорили друг с другом, когда трахались. Тогда бы и надо было договариваться. А сейчас ты как побитый щенок выступаешь. Она же сказала, что в суд подаст, как только родит.
– Это её дело.
– А тебе, Лёня, Емельянович обещал группу дать.
– Он мне отпуск на июль обещал. А про группу ничего не говорил.
– Испытания пройдут, и сделает, а не только скажет. И ладно! Завтра мы с Максом уезжаем. Ты за всех останешься. Эсвэчистыв понедельник подъедут, и ты им спуску не давай. А что сегодня будем делать?
– Мне та девушка из лаборатории билет подарила в Большой театр. И я вечером в театре, – сказал Сугробин
– Ох, повторюсь, что нельзя холостяков отправлять в Москву надолго. Осенью будем констатировать, что с задания Сугробин не вернулся, – с деланной весёлостью проговорил Суматохин.
Коллеги молчали.
– Вот оно, гнездо советского милитаризма, – показывал Сугробину снимок своего завода из космоса в зарубежном журнале Сергей Лагутин, руководитель конструкторской группы серийно – конструкторского бюро. – Смотри подпись. Так без перевода латиницей и написано – «гнездо советского милитаризма». – Уважают нас.
– Действительно уважают, – полистал журнал Леонид.– И снимок хороший. Тебя бы ещё крупным планом изобразили, когда ты голову вверх задираешь. Вот бы похвастался перед ребятами.
Ребята в группе были в возрасте за сорок. Невысокий армянин Эдуард Осепян, и высокий русский Виктор Данилин.
– О! – воскликнул Данилин, когда Сугробин с Суматохиным появились в конструкторском зале. – «Горько в чане» приехали. Как жизнь в Горьком?
– Какая может быть жизнь, если сам назвал место, откуда мы прибыли, горьким. Так и живём. Ни магазинов «Берёзка», ни дешёвых столичных рынков. По отъезде из столицы отводим полдня на её разграбление. Тем и живём недели две. А затем опять в командировку в столицу.
– Н—да. Через таких мешочников, как вы, в центре не протолкнуться. Хорошо, что мы с краю живём, не замечаем.
– В центр вы с Осепяном выпивать ездите, чтобы при доме незаметно было, – подначил Лагутин.
– Ну, скажешь тоже, – возмутился Данилин.
– А про кого стихи сложили, – не унимался Лагутин. – Слушай, Лёня. «По улице Неглинной идёт Данилин длинный. А следом Осепян, в руке несёт стакан».
– Было один раз, было, – признался Осепян. – Но один только раз.
– Вот что, Сергей, – сказал Сугробин на следующий день, когда все церемонии знакомств с заводом были закончены. – Я здесь осяду до выпуска заводом установочной партии. Есть просьба по пятницам или субботам обеспечивать меня билетами в Большой театр и в театр на Таганке. В остальные места я сам пробьюсь.
– Я тебя познакомлю с культорганизатором СКБ, а надо будет, в профком сходим. Наш милитаристский завод уважают. Думаю, что всё тебе сделают. Встречу Сугробина с культорганизатором и засёк остроглазый Суматохин.
Сугробин прожил в Москве до дня сталинской конституции в декабре месяце. Он не раз читал эту тоненькую книжечку и считал её лучшим документом из подобных. Надо было совсем немного: довести социализм до уровня её статей и перевести на законодательную базу. Но вверху почему-то считали, что социализм построен.
Леонид выписывал командировки на двадцать дней. По окончанию срока возвращался, оформлял новую командировку и, побыв в Горьком два – три дня, возвращался в Москву. Соквартирник Слава едва успевал перекинуться с ним несколькими словами. Завод для удобства в работе поселил его в полукилометре от завода в гостевой комнате при ЖКХ, и он стал почти москвичом. Всё СКБ его знало, знали технологи в механическом и выпускном цехах, офицеры военной приёмки вежливо раскланивались. Для ускорения освоения, из Горького поставили десять комплектов деталей. Детали подвергались входному контролю. Не соответсствий с документацией хватало. Руководство завода, придавленное сроками, давало сообщения в Главк. Оттуда бумага шла в Нижний, а из Нижнего к Сугробину. Сугробин требовал направить к нему солидного представителя от производства для решения вопросов на уровне. В итоге приехал зам. главного инженера по производству Виталий Фомич. Крупный седой мужик, добродушный и улыбчивый. Был призван в армию в сорок четвёртом семнадцати лет и успел повоевать танкистом. У него подрагивала правая рука от боевой контузии, и он долго ставил перо на бумагу, прежде чем мог поставить подпись.
– Что у тебя, Леонид Иванович? Заколебал тебя завод.
– Мы сами себя заколебали, Фомич. На сопроводиловках везде штампы ОТК стоят, а у здешних контролёров десятки несоответствий. Сплошной неудобняк. Я всё пропущу, но пусть приезжают наши контролёры, ведут совместную проверку и оправдываются.
Виталий Фомич звонит начальнику механического цеха.-
– Слушай, Федя, пришли мне какую-нибудь б… из ОТК сегодня же.
– Фомич, а тебе какую прислать, белую или чёрную.
– Если хочешь, обеих присылай, но чтобы завтра утром были на заводе.
Наутро прибыли две женщины и неделю под водительством Фомича перепроверяли детали. Фомич не видел препятствий в таких делах. Рассказывали люди. В Ленинграде проснулся он после вечерней выпивки и на Невский. А все заведения спиртным торгуют с одиннадцати. Заходит в кофейню.
– У вас коньяк есть?
В стране постоянно-действующий этап борьбы с пьянством.
– Коньяк только с одиннадцати.
– А кофе с коньяком?
– Кофе с коньяком есть.
– И сколько коньяка на одну чашечку отливаете?
– Пятнадцать граммов.
– Мне, пожалуйста, десять чашек кофе с коньяком. Только кофе отдельно, и коньяк отдельно.
В сборочном цеху пожилые радиомонтажники с любопытством и интересом рассматривали микросхемы и печатные платы, на которые им предстояло их распаять. Микросхемы как четырнадцати лапые паучки, перевёрнутые вверх лапками, лежали на чистом полотне. Технологии на работу ещё не было. В чертежах было обозначено требование – распайку микросхем выполнять строго по ТУ на микросхему. ТУ тоже не было. Лагутин и Сугробин проводили техучёбу.
– Сначала надо приклеить микросхему через прокладку к плате, ориентируя её по ключу на плате и микросхеме. И так, чтобы все лапки легли на контактные площадки платы. Паять паяльником мощностью н более 30 ватт с заострённым жалом. Паяльник с припоем кладётся на лапку и держится одну секунду. И так все четырнадцать лапок, – спокойно и неторопливо рассказывал Сугробин, как на занятиях в профучилище.
– Тебе бы, Леонид Иванович, преподавать надо, – сказал начальник цехового техбюро.
– Я и преподавал в нужное время, – ответил Сугробин. И к монтажникам, – Я у вас на заводе прописан до сдачи прибора. По всем вопросам через ваших технологов обращайтесь и я буду с вами.
В СКБ в конструкторском отделе и в лабораториях спецы строчили извещения об изменениях конструкторской документации, исправляя недочёты разработки и подгоняя КД под особенности производства. Вносили свою лепту и разработчики, подбрасывая уточнения электрических схем и требования технических условий. Все изменения согласовывались представителем заказчика. Военные инженеры расписываться не любят в бумагах на изменения. И в начале работы по прибору отношения с ними были сложными. Они ждали результатов натурных испытаний и заключения МВК.
Сугробин в первые же дни появления на заводе познакомился с начальником военной приёмки и ведущими спецами.
– Я буду утверждать все изменения, как главный конструктор, – предъявил он письмо начальнику приёмки о данных ему полномочиях. – И предварительно я просматриваю все подготовленные извещения, прежде, чем они появятся перед вами..
– Вот и хорошо, – согласились с ним военные. – Прибор срочный и такая постановка работы с вашей стороны будет положительна.
IV
В жаркий июньский полдень Рустайлин, Суматохин, Воскобойников и капитан второго ранга из военной приёмки их предприятия сидели на лавочке на горе Митридата и курили. Вчера состоялось заключительное заседание МВК, подписавшей заключение о испытаниях прибора с рекомендацией к серийному изготовлению. Хранимая для этого случая пятилитровая канистра спирта была выпита творческим коллективом разработчиков, комиссионеров и испытателей всех сторон. Утром каждый приводил себя в порядок по возможностям. Боевая четвёрка оказалась на горе Митридат.
– Митридат13 был отважный воин с характером. Ему не грозила смерть, если бы он сдался на милость победителей. Но он предпочёл смерть и убил себя сам. И навсегда вошёл в историю, как герой. Не сделай он этого и едва ли бы мы, спустя два тысячелетия, вспоминали о нём. – Симпатичная молодая керчанка звонким голосом рассказывала группе курортников, любителей истории, к которым на центральной площади присоединились горьковчане, не знавшие как выветриться. – А ведь Митридат был молод. Ему было всего тридцать один год.
